Смотрю на шрамы на своих руках, и воспоминания заполняют сознание один за другим: вот этот, самый крупный, порез я сделал, когда мне было 16. Словно шрам от ожога, остался этот день в моей памяти. Я помню, как умолял сотрудника полиции увезти меня в приют и как с презрением он смотрел на меня, а потом просто ушёл, бросив в мою сторону только замечание задуматься над своим поведением. После того, как он покинул мой дом, я первый раз в жизни ощутил полную опустошённость, ничем не восполнимую душевную пустоту, и понял, что этот день станет для меня последним. Я лёг на пол, взял лезвие и резко провёл им поперёк руки. Из раны полилась кровь. Никакой боли. Никаких эмоций. Только лёгкий испуг, который испарился впоследствии за считанные секунды. А затем пришла эйфория... Я испытал такое облегчение и прилив энтузиазма, каких не испытывал никогда за свою жизнь. Осознав, что тело умирает, я взял в правую руку телефон и в порыве сильных эмоций, внезапно овладевших мной, начал писать своему учителю предсмертную записку в стихах. Глупо было бы усомниться в том, что это его испугало. Он позвонил моим родственникам, после чего они обнаружили меня лежащим на полу с сильно кровоточащей раной и вызвали скорую. Я хотел было притвориться, что я без сознания, но меня, видимо, выдал мой глаз, который дёргался, когда они проверяли фонариком зрачки на реакцию света. Скорая помощь приехала быстро, и санитары приложили к моему носу кусочек ваты с ужасным удушающим запахом, из-за чего я вынужден был подать признаки жизни. Меня увезли в хирургию, где мне наложили швы на рану, а потом – в психиатрическую больницу. И я снова увидел то, чего так боялся увидеть в своей жизни: лампы... коридор... санитаров в белых халатах и больничные койки... У меня началась истерика, а потом я заснул.
А этот шрам я получил летом того же года. Те времена мне очень тяжело вспоминать, потому что они сильно меня травмировали. Помню, как у нас дома начался скандал, а следом за ним и драка... как я плакал и вырывался из рук своих родственников, а они удерживали меня и продолжали морально издеваться надо мной. После такого кому угодно не захочется жить. В очередной раз я взял лезвие и медленно, с опаской провёл им по своей руке. Рана была не глубокая, но, тем не менее, сильно кровоточила. Я забинтовал её, открыл окно и стал умолять себя выброситься из него. Но не смог. И в итоге я просто заснул.
У меня есть ещё другие шрамы, и с каждым из них связана какая-то печальная история, которую всегда будет тяжело воспроизводить в памяти. Все эти раны на теле затянулись... но раны на душе, которые мне оставили люди, не затянутся, наверное, никогда... Они до сих пор дают о себе знать, заставляя меня снова и снова прокручивать в голове эти истории, и каждый раз, смотря на свои шрамы, каждый раз, вспоминая все события, навек с ними связанные, я понимаю, что никто и никогда не сможет наложить швы на мою израненную душу.
А этот шрам я получил летом того же года. Те времена мне очень тяжело вспоминать, потому что они сильно меня травмировали. Помню, как у нас дома начался скандал, а следом за ним и драка... как я плакал и вырывался из рук своих родственников, а они удерживали меня и продолжали морально издеваться надо мной. После такого кому угодно не захочется жить. В очередной раз я взял лезвие и медленно, с опаской провёл им по своей руке. Рана была не глубокая, но, тем не менее, сильно кровоточила. Я забинтовал её, открыл окно и стал умолять себя выброситься из него. Но не смог. И в итоге я просто заснул.
У меня есть ещё другие шрамы, и с каждым из них связана какая-то печальная история, которую всегда будет тяжело воспроизводить в памяти. Все эти раны на теле затянулись... но раны на душе, которые мне оставили люди, не затянутся, наверное, никогда... Они до сих пор дают о себе знать, заставляя меня снова и снова прокручивать в голове эти истории, и каждый раз, смотря на свои шрамы, каждый раз, вспоминая все события, навек с ними связанные, я понимаю, что никто и никогда не сможет наложить швы на мою израненную душу.